Запретный плод сладок

В применении к основному мужскому инстинкту вся мораль и этика сводится к трем основным вопросам: «можно или нельзя», «как быть, если нельзя, но очень хочется», «что делать, когда можно, но не хочется». На первых два ответили еще до нас – заплатив за это почти всеми прерогативами мужчин с начала времен. От того, как ответит на последний вопрос современное поколение мужчин, зависит быть или не быть мужчинам как виду.


Свободу Джордано Бруно!

Отношение общественной морали к природным проявлениям эротизма исторически складывалось примерно так же, как у немецкой оккупационной власти к партизанским действиям в своем тылу. Между тем взрывать мосты и эшелоны, нанося при этом экономические убытки не столько оккупантам, сколько родному народному хозяйству, было для партизан не самоцелью, а естественным протестом. Если бы враг прекратил охотиться на поджигателей, партизанам ничего бы не оставалось, как записаться в коллаборационисты и стройными рядами отправиться на курсы немецкого языка.

Инквизиция, которая существовала за сотни лет до бесноватого ефрейтора, просуществовала бы еще столько же после него, если бы вовремя поняла: больше всего еретикам хочется именно того, что запрещено. Дали бы мятежному Джордано Бруно завершить свои научные разведки – и за месяц, разочаровавшись в их конечной цели, он сам успешно спился бы. Жизнь на нелегальном положении только обостряет инстинкты – чем длиннее юбка, тем большее искушение под нее заглянуть.

Победа, которую мы испытали

Однако было бы несправедливо вешать всех дохлых псов на голову поборников чистоты обычаев. Сын за отца, как свидетельствуют самые древние правовые нормы, не отвечает. Но кто сказал, что родители не несут ответственности за посеянное ими зерно? В ущемлении свобод сегодня виноват в первую очередь тот, кто злоупотреблял ими в прошлом. В ранние исторические эпохи статистика «на десять девушек девять ребят» была на пользу сильного пола. «Пачками» погибая на охотах, войнах и других, травмоопасных мероприятиях, мужчины находились в численном меньшинстве и поэтому имели возможность выбирать из имеющегося женского факториала.

Тем более пагубным оказался интерес, который они начали демонстрировать к своим же братьям. Содомский скандал, половые излишества в школах Давней Греции, корпоративные оргии римских патрициев – так еще на заре цивилизации был подорван фундамент мироздания. На его, еще дымящих руинах, свежеиспеченные адепты однополой любви построили себе пьедестал, из которого, картинно отставив ножку, зачитали очумелому миру свой манифест. Когда опомнились, было уже поздно.

Лицо среднего рода

Появление среднего пола окончательно запутало и без того сложную картину мужских и женских отношений. Мало того, что честные гетеры начали побаиваться раздеваться в мужской бане – «средние», заключив предательский пакт с мятежниками современного феминизма, постепенно отвоевали довольно большой ломоть исконно мужских территорий: равные парламентские права, легализация однополых браков, свобода так называемых клубов и общественных организаций по интересам. Еще одна крепость была сдана.

Привычный тип грубоватого, но прогнозируемого мачо изменили женоподобные маргиналы, которые позже превратились в жиголо и альфонсов, а трансвеститы породили транссексуалов. Хорошо, что метро изобрели значительно позже – а то матушке-инквизиции и папским легатам пришлось бы и для метросексуалов тратиться на дрова. Досаднее всего, что под карающий кнут реакции попали и те, кто совсем не намеревался изменять ориентацию. И здоровый мужской эротизм на долгие века ушел в подполье, изредка напоминая о себе дерзкими выпадами Боккаччо и Макиавелли.

В поисках либидо

Дождавшись светлых времен Ренессанса, прогрессивно настроенное мужское человечество дало, наконец, решительного пинка пуританской морали. Но здесь случился казус. То, что, казалось бы, должно было гордо подняться, вдруг обессилено обвисло... И развитие эротических свобод вошло в регрессивную фазу поисков затерянного либидо. Лишь сексуальная революция 1960-х раскрыла парадокс мужской природы: вид обнаженной женской плоти вызывает не больше эмоций, чем созерцание рубенсовских дам в Эрмитаже. Даже изобретение виагры было лишь терапевтическим костылем, который временно устранял симптом, но был бессилен перед причиной болезни – отсутствием либидо.

На мир божий вытянули теории Юнга и Фрейда, а современные эрототерапевты выдвинули идею пойти от противоположного. Так родился стриптиз, а следом за ним – ролевые игры с переодеваниями. И еще много чего, на фоне, которого маркиз Де Сад – просто мастурбирующий подросток. Но многим это пришлось по вкусу. Вкусы, понятное дело, разделились, и, чтобы не спорить о них, одни предпочитают медсестер, другие – цирковых уборщиц, а третьи – гимназисток. Упаковка разжигает воображение больше, чем собственно то, что под ней прячется. Запрещенный плод всегда кажется сладким – даже если на деле это обычная луковица, завернутая в фольгу.

Эх, яблочко!

Ярко выраженная формальная сторона эротизма удобна тем, что помогает положить пациента на нужную полочку фрейдовской теории. Однако, действительно пациента? То, что объектом желания старшеклассника является учительница географии – еще не повод тащить его на педсовет или к психоаналитику. А кому-то нравится женщина-милиционер – должны же они хотя бы кому-то нравиться. Раздевая женщину, современный мужчина бросает запоздалый вызов стандартам ханжеской морали.

«Что было, то есть. Чему быть – уже было, и ничто не ново под солнцем». Этот вердикт Экклезиаста, актуален для общих вопросов жизни, таких, как основной инстинкт. Созерцая, как современные носители гордого звания «мужчина» разменивают его на эксперименты со стимуляторами, сомнительные игры с кнутами и философией гея, Адам (сам далеко не паинька) заплакал бы навзрыд. И попросился бы назад, под библейскую Яблоню – работать над будущими ошибками.

Подготовил: Александр Панов